возглавляла исследовательскую партию, а Иеремия замыкал ее. Он явно не намерен был от них отставать. Оглянувшись и увидев, как он спокойно и деловито спускается с лестницы ступеньки на две или на три позади, Кленнэм шепнул Флоре: «Неужели мы так и не избавимся от него?» Флора поспешила его успокоить: «Ничего, Артур, будь это кто-нибудь чужой или просто кто-нибудь помоложе, я бы, конечно, и мысли не допустила, но он другое дело, так что хоть это и не совсем прилично, можете обнять меня, если уж вам так хочется, только не слишком крепко».
Не найдя в себе духу объяснить, что у него вовсе не то было в мыслях, Артур обвил рукой талию Флоры. «Ах, бог мой, – сказала она, – какой вы послушный, и как это деликатно и благородно с вашей стороны, но так уж и быть, если вам очень хочется прижать меня чуть-чуть покрепче, я не рассержусь».
В описанном положении, довольно нелепом и как нельзя менее подходившем к его тревожным мыслям, Кленнэм дошел до подвала, по дороге успев заметить, что вес Флоры странным образом колеблется в зависимости от освещения: где темно, она тяжелее, где светло – легче. Из мрачных и неприглядных кухонных глубин они поднялись в комнату покойного отца Артура, потом прошли в столовую; Эффери со свечой в руке все время шла впереди, точно призрак, который нельзя ни схватить, ни догнать, и сколько раз Артур ни шептал ей: «Эффери, мне нужно поговорить с вами!» – она не оглядывалась и не отвечала.
Когда они были в столовой, Флора вдруг почувствовала сентиментальное желание заглянуть в чулан – драконову пасть, не раз заглатывавшую Артура в дни его детства; должно быть, не последнюю роль тут играло соображение, что в темноте чулана вес может удвоиться. Артур, близкий к отчаянию, уже ступил на порог, как вдруг кто-то постучал в наружную дверь.
Миссис Эффери испустила сдавленный крик и накинула передник на голову.
– В чем дело? Захотелось получить порцию? – грозно спросил мистер Флинтвинч. – Не беспокойся, голубушка, получишь, и какую еще! С перцем, с табачком, с присыпкой!
– А пока что не пойдет ли кто-нибудь отворить дверь? – сказал Артур.
– Пока что я пойду отворить дверь, сэр, – сказал старик со злостью, ясно доказывавшей, что в случае возможности выбора он предпочел бы этого не делать. – А вы дожидайтесь меня здесь. Эффери, старуха, попробуй только шевельнуться или вымолвить хоть слово по своей дурости, и ты получишь даже не двойную, а тройную порцию!
Как только Иеремия ушел, Артур выпустил миссис Финчинг из своих объятий – что не так-то легко было сделать, ибо любезная вдовушка, по-прежнему заблуждаясь относительно его намерений, напротив, приготовилась уже к объятиям более жарким.
– Эффери, теперь мы с вами можем поговорить.
– Не троньте меня, Артур! – воскликнула старуха, отшатнувшись. – Не подходите ко мне близко. Он увидит. Иеремия увидит. Не подходите.
– Не увидит, если я задую свечу, – возразил Артур, тут же приводя свои слова в исполнение.
– Он услышит!
– Не услышит, если я войду с вами в чулан, – возразил Артур, приводя и это в исполнение. – Вот, а теперь говорите. Почему вы прячете лицо?
– Потому что боюсь что-то увидеть.
– Но в этой темноте вы ничего увидеть не можете.
– Нет, могу. Скорей даже, чем при свете.
– Почему вы так боитесь, Эффери?
– Потому что в этом доме кругом всё тайны да секреты, потому что в нем постоянно шепчутся и сговариваются, потому что он весь полон каких-то шорохов. Не знаю, есть ли другой такой дом, где бы постоянно что-то шелестело и шуршало. Я умру от всего этого, если только Иеремия меня не задушит раньше – что, пожалуй, вернее.
– Я никогда здесь не слышал ничего такого, о чем стоило бы говорить.
– Небось услышали бы, если б жили здесь и должны были расхаживать по всему дому, как я, – сказала Эффери. – Тогда не сказали бы, что об этом не стоит говорить; лопнуть были бы готовы оттого, что вам не позволяют говорить… Иеремия! Теперь он меня убьет из-за вас!
– Милая моя Эффери, даю вам слово, что я вижу в сенях свет, который падает из отворенной двери; откройте лицо и выгляните, и вы сами увидите.
– Не открою, – сказала Эффери. – Ни за что не открою, Артур. Я всегда прячусь под передником, когда Иеремии нет рядом, а иной раз даже и при нем.
– Я увижу, когда он закроет дверь, – сказал Артур. – Со мной вы в полной безопасности, как если бы он находился за пятьдесят миль.
– Вот бы хорошо! – воскликнула Эффери.
– Эффери, я хочу знать, что тут у вас происходит; помогите мне пролить свет на тайны этого дома.
– Я ведь вам уже сказала, Артур, – прервала она. – Шорохи – вот его тайны; шуршание, скрип, беготня внизу, беготня над головой.
– Но это – не все тайны.
– Не знаю, ничего не знаю, – сказала Эффери. – И не задавайте больше вопросов. Ваша бывшая зазноба недалеко, а у нее язык на привязи не бывает.
Его бывшая зазноба, которая и в самом деле была недалеко, – точней сказать, томно прижималась к плечу Артура под углом в сорок пять градусов, – вступила в разговор и весьма горячо, если и не весьма вразумительно, стала заверять Эффери, что будет нема, как могила «хотя бы ради Артура – совершенно недопустимая фамильярность – Дойса и Кленнэма».
– Эффери, вы – одно из немногих добрых воспоминаний моего детства, не отказывайте же мне в моей просьбе, сделайте это ради моей матери, ради вашего мужа, ради меня самого, ради нашего общего блага. Ведь я убежден, что вы могли бы мне сказать, зачем приходил сюда этот исчезнувший иностранец.
– Так вот, если хотите знать, – начала миссис Эффери. – Ой… Иеремия!
– Да нет же, нет. Дверь все еще открыта, и он с кем-то разговаривает на крыльце.
– Если хотите знать, – повторила Эффери, прислушавшись, – этот иностранец, он тоже слышал шорох, когда был тут первый раз. «Это что такое?» – спрашивает он меня. «Не знаю, – говорю я, уцепившись за него со страху, – только я это чуть не каждый день слышу». А он на меня смотрит, да сам так и трясется весь.
– Он часто приходил сюда?
– Всего два раза: в тот вечер и потом еще в последний вечер.
– А в последний вечер, что тут было после моего ухода?
– Они остались втроем, оба умника и он. Только что я заперла за вами дверь, Иеремия подобрался ко мне бочком (он всегда ко мне бочком подбирается, когда хочет прибить) и говорит: «Ну, говорит, Эффери, пойдем-ка, я тебя провожу домой». Схватил меня сзади за шею, сдавил так, что мне ни охнуть, ни вздохнуть, и давай толкать вперед, пока не дотолкал до постели. Это у него и называется – проводить домой. Душегуб, как